МАШЕНЬКА И САВРАСКА ч. 6

Из не вошедшего в «Исступление Хроники вербовки»
                                                                       п р о д о л ж е н и е
      И вдруг страшная догадка пронзила не очень объёмистый мозг Сидорова: «А может, «он» на самом деле не… не «он»… а… а — «она»?!! Надо бы проверить… Хотя, с другой стороны, борода… Не, это всё-таки не «она»… А может быть… вот «это» – на самом деле «оно»?!! Бывает такое… Говорят...» — не переставал изумляться Хайрулла Сагындыкович. — А вдруг борода — не настоящая? Может, подёргать? Не, ещё поймёт неправильно, подумает, ласкаю… И этот бас… Но почему ж тогда «ждала и верила»? Должно же быть «ждал и верил»… И кого это он ждал? — подозрительно спросил Брателла у себя самого. — Неужто меня?!! У-у-у!!! Ну, Салават! Подожди, дай только выйду отсюда!»
      А тем временем о. Игорь решил поднажать, приступив к очередному этапу выработанной годами технологии по овладению «мужчинками», который называл «вскружить голову»:
      — Братик, а ты у меня первый! До тебя у меня ещё никого не было…
      Михалыч отчаянно врал, и Брателла понимал это, но почему-то не почувствовал никакого негодования по поводу такой наглой лжи. Ему было всё равно, и даже что-то похожее на чувство отрады пронеслось в лабиринтах его бесхитростной души: «Хоть в чём-то мне повезло… А может он ещё и из хорошей семьи…»
      — Я тебя разбужу поцелуями… Завтра на рассвете… — несмело промолвил о. Игорь с интонациями надежды в голосе.
      Услышав такое, Хайрулла подумал, что сдерживать себя — невероятно сложная задача. Его рука сама собой взметнулась для удара: «Щас я его!..» Но Прометей вовремя сдержался:
      «Мы, пантюркисты, презираем их! И рук марать не станем!»
      «Бьёт — значит любит! — удовлетворённо отметил о. Игорь, — и, конечно, не за лицо моё прекрасное и такое же тело. Он душу мою красивую полюбил. Вот так: «Красивая душа!» Эту фразу я подарю Ему!
      Но Брателла нанёс, всё же, удар — вербальный:
      — Но… я не собираюсь… это… Ну-у… Ночевать у тебя… — его голос был стерильно чист от оттенков оптимизма, равно как и уверенности, надежды и прочих не менее значимых оплотов человеческого существования.
      От отвращения и страха в его голосе прорезалась предательская дрожь, которую чётко уловил философ. «Ага… Боится… Боится меня потерять», — оптимизм Михалыча был известен далеко за пределами его коммунальной квартиры.
      — Я лучше домой пойду... Меня мама ждёт! — нашёлся Брателла.
      — Злючка ты! — Прозвучавшая фраза была излюбленным элементом кокетничанья Михалыча. — Противный!.. А вот моя мама, — он выдержал многозначительную паузу, — сегодня не ночует дома. Оставайся, а? В кино сходим… Музыку послушаем… Потанцуем... У меня караоке есть… Я тебе песню спою… Нежную-нежную… А потом ты мне… Потом — я тебе опять… Только об одном прошу: ты не должен баловать меня! А то я такой слабовольный… Слабовольная… Зачем я тебе, Братик? Я такой плохой!.. Плохая…
      «Свят, свят, свят! — мысленно вырвалось у Брателлы, — то, что ты плохой, я и раньше знал… Но чтоб настолько!» Он моментально поставил самоё себя на место, тут же пристыдив: «Стыдно! А ещё пророк! Ты должен притвориться, что идёшь на поводу у этого монстра, а потом — неожиданно — хрясь! Хрясь!! Хрясь!!! Хр…» — вошёл было в азарта Брателла, но, увы, был прерван (вероломно):
      — Братик, оставайся, а?… У меня есть ещё десять гривен и сорок копеек… — не унимался поп, для убедительности послав вдогонку самый весомый аргумент, — это почти два доллара…
      «Какой коварный батюшка попался… Ведь знает, гад, что я не для себя стараюсь, а для братии, переживающей времена тяжкие! Не, ну ты глянь, какая наглость: 2 доллара! Да мы, пророки, за два доллара не то что… Хотя, чего это я… Не исполинское это дело деньги брать, разве что в исключительных случаях… Как сегодня…»
      — О, Братик! Если б ты знал, как ты дорог мне! — Михалыч заставил свой голос звучать особенно проникновенно.
      «Ну, знамо дело! Десять баксов как никак, хорошие деньги (для 1998 г. —  прим. авт.), на дороге не валяются…» — мысленно отпарировал Сидоров.
      О. Игорь не собирался расставаться с трофеем. Михалыч с прямотой, не лишённой искренности, сообщил «объекту», что автор высказывания, «вот прямо сейчас», ему, Славику, будет делать «приятно-приятно». Этим оптимистическим высказыванием Михалыч снова поверг жертву в мрачное состояние духа и окончательно погасил вспыхнувшую было надежду. Душу Сидорова заполонила вспышка уныния, теперь медленно затекавшего в не столь уж и многочисленные щели и тайники сознания продавца рыбы, обволакивая всё внутри Хайруллы омерзительной, скользкой на ощупь плёнкой.
      Видя недоумение на лице возлюбленного, безумный философ, дабы развеять сомнения любимого, пояснил, что непременно осчастливит его, и Хайрулла, помимо воли акцентировал внимание на тягостном слове «непременно»…
      Вячеслав Сидоров, скрепя сердце, смирился с неизбежным, предусмотрительно взяв деньги вперёд. Он лишь мужественно попросил, «чтоб быстрей»... Но Игорь Михайлович был наипоследовательнейшим из смертных, поэтому изрёк:
      — Ты пойми, Братик: мы должны вступить с тобой в контакт не механически, не впопыхах и на ходу, а в нежности и по любви…
      Тут Брателла, уже сунувший комок заморских денег в карман, не выдержал затянувшейся прелюдии. И «трофей» закричал. Закричал на несчастного влюблённого, закричал что есть мочи, ибо был продавцом рыбы на рынке, и кричать для господина Сидорова было более естественно, чем говорить.
      Вячеслав Иванович где-то слышал, что краткость — сестра таланта, а ему хотелось быть также и талантливым. Поэтому он был предельно лаконичен, придерживаясь лапидарного стиля в вербальном оформлении превалирующей идеи своего месседжа о. Игорю:
      — Какая любовь, пидор!!! Трубы горят!!! Тру-бы-го-рят! Ты что, обалдел? Никаких «может быть» и «чуть-чуть»!!! Давай быстрей, гомик!!! Быстрее!!!
      Увы: продавец рыбы не был деликатным человеком. Поэтому вместо бедного на краски слова «обалдел» им был озвучен хоть и ненормативный, но гораздо более богатый оттенками значений и смысловыми нюансами колоритный русский глагол, доминирующий в речи сильно пьющих русских парней, вставших на скользкую тропу пантюркизма. Этот образчик инвективной лексики был отголоском монголо-татарского ига и своим звуковым обликом сильно походил на слово «обалдел».
      Славик для самоуспокоения закрыл глаза. Он что есть силы сомкнул за спиной руки в замок, пряча их от греха подальше: как бы чего не вышло и не произошло смертоубийства…
     Сидоров попробовал на прочность опору, на которой зиждилось его крупное тело: пол был на месте, и Брателла попытался пошире расставить ноги для устойчивости. Он даже посожалел о том, что его нижние конечности не снабжены какими-то когтями-зацепами, которыми он мог бы уцепиться за поверхность напольного покрытия, дабы от отвращения не убыть в мир иной и лучший. Жертва пантюркистского сговора твёрдо решила, что выдержит экзекуцию до конца.
      Тут продавец рыбы почувствовал, как по его джинсам вдруг начали шарить похотливые ручонки близорукого философа, продвигавшиеся всё ближе и ближе к заветному zipper’у. Брателла лишь сильнее зажмурился, и стон отчаяния вырвался из его уст. Увы! Философ расценил этот вздох как признак сладострастия, охватившего партнёра. В сознании о. Игоря вдруг забрезжила надежда, что этот слабый возглас свидетельствует о робкой попытке продемонстрировать первые и такие несмелые зарождающиеся чувства.
      Продавец рыбы лишь сильнее сжал зубы. Вячеслава Ивановича начало подташнивать, и он боялся, что его вырвет прямо на Игоря Михайловича, копошившегося где-то далеко внизу, на самом дне преисподней. Пророк, сжав зубы, ещё раз подтвердил обещание пройти до конца путь морального страдания и физического отвращения, ведущий на пантюркистский Олимп.
«Буду-ка я лучше думать о чём-то приятном! Об очень-очень приятном! Как только я завершу испытание, тогда — всё! У меня будет власть над людьми, явлениями природы, предметами... Буду осуществлять их переход из состояния в состояние... из формы в форму... Так наши славные предки превращали живое в неживое. И наоборот…
И начну я с этого монстра! Вот только надо бы для него казнь придумать… Превращу-ка я его… Превращу… Хм… Не так просто придумать, во что его превратить… Превращу-ка я его… В рулон туалетной бумаги, чтоб мучился дольше... ха-ха-ха!»
      Он так и произнёс: «Ха-ха-ха!» Короткий смешок, вырвавшийся из пересохшего горла Брателлы, заставил коварного мучителя прервать свои жуткие манипуляции и с воодушевлением посмотреть вверх, на любимого: Игорь Михайлович, помимо всего прочего, был педагогом, и перемены в настроении партнёра никак не могли ускользнуть от опытного слуха воспитателя. Поэтому о. Игорь замер и стал пристально всматриваться в дорогое лицо: «Ура! Смеётся — значит любит! О-о! Уже скоро, очень скоро…» – вырвалось у батюшки, увы, вслух…
      «— О, господи! — промелькнуло в сознании у Хайруллы Сидорова. — Какие странные слова… А вдруг это формула… или там пароль? — пронзила страшная догадка. — А что, если монстр подаёт кому-то сигнал? Сейчас сюда ворвутся эти… как их? Голубой спецназ!.. Бр-р-р! Ох, справлюсь ли? И что, если этот голубой ОМОН, состоит из атлетов-извращенцев, и эти Гераклы захотят меня того… извратить! Ну и угораздило меня! Ох, и зря я в пророки подался!»
      «Но всё равно превращу… в рулон туалетной бумаги!» — Брателла коротко хохотнул, но тут же осёкся, и холодок ужаса медленно пополз по спине пророка. Он осознал всю глубину той моральной бездны, в которую только что скатился. Это было страшное преступление. Хохоток вырвался абсолютно непроизвольно, но этот факт ни в коей мере не мог оправдать его в глазах старших товарищей по партии. Он совершенно забыл в эти тягостные минуты, что настоящие пантюркисты никогда — «ни-ког-да, ты слышишь?!» — не смеются!
«Подлинные, такие, как я, пантюркисты могут лишь сурово улыбаться. Или презрительно. Можно скептически. Ну, там ещё — с недоверием… Разрешается также снисходительно. На самый худой конец — высокомерно… А вот смеяться, а тем более хохотать — так это ни-ни, ни в коем случае! Это величайший грех, и за него, за грех этот тяжкий, ждёт неотвратимая и страшная кара, по сравнению с которой нынешняя встреча с Михалычем покажется детской шалостью…
      Всё это промелькнуло в воспалённом мозгу Сидорова, и он покрылся холодным потом от страха перед наказанием за неуставной смешок, которому неизменно подвергнут его «старшенькие». Особенно если снова будут нуждаться в деньгах… «Нет, надо взять себя в руки и думать о приятном. Вот взять, например, науку генетику…»
      Но не тут-то было.
      «Я тварь дрожащая или право имею?!! — Терпение Михалыча иссякало: прелюдия вопреки ожиданиям не принесла желанного результата. — Ведь на свои гуляю, и, притом — на все! Мы, Тукаченки, никогда не протягивали руки за милостыней, особенно в любви!» — воскликнул он в сердцах и что есть мочи рванул вниз замок молнии на джинсах Брателлы…

                                                                 продолжение следует