МАШЕНЬКА И САВРАСКА

из не вошедшего в «Исступление Хроники вербовки»

      События, лёгшие в основу рассказа, приключились в Одессе ярким апрельским утром 1998 года...
     Автор принадлежит к культуре, в которой мужчины всё ещё женятся на женщинах, потому и преломление фабулы вышло соответствующим. Да простят его сексуальные мужчинства…

     Андрей Васильевич Шарабанов, доцент-этнограф и пантюркист, был личностью феноменальной. Сразу же по приходе в бренный мир он ощутил, что не зря, ой как не зря явился на планету людей. Андрей почувствовал неизбывную тоску по возвышенному ещё на ранних курсах университета, но придумать для самореализации что-то оригинальное долго никак не мог. Но в одно прекрасное утро он проснулся счастливым: ночью его осенило, отныне путь к славному и героическому будущему был открыт.
     Осуществлять свою феноменальную идею Андрей Васильич начал сразу же. Сначала на его лице всё чаще стала появляться таинственная, загадочная и по-восточному тонкая улыбка, больше походившая на презрительную усмешку. Поначалу окружение будущего светила этнографии вовсю недоумевало при виде странного, непонятного и таинственного выражения физиономии «Андрюхи», но постепенно однокурсники при очередном появлении загадочной «улыбки Сфинкса» начали уважительно, с опаской умолкать.
     Будучи на четверть чувашом, а значит тюрком, Шарабанов вдруг, со скуки и тоски, возомнил себя адептом пантюркистской идеи… Видя, что постепенно завладевает умами эпатируемой публики, Шарабанов решил поднажать. К тому же он и сам вошёл в образ настолько, что начал веровать в придуманное. Однажды, проявив пантюркистски жёсткую последовательность, он предложил своей жене завести… вторую жену. Младшую.
     К чести «действовавшей» на тот момент спутницы жизни, она достойно вышла из создавшейся ситуации. «А знаете ли вы, любезный супруг мой Андрей Васильевич, что младшую жену разрешается брать только по получении разрешения старшей. Так вот: я — не разрешаю!» Андрей всё не унимался, и терпение супруги оборвалось:..
     
                                                                         * * *
     Игорь Михайлович Тукаченко был плохим человеком. Очень плохим. Хуже просто не бывает. Вячеслав Иванович Сидоров знал это наверняка. В свои двадцать пять он уже успел потерять веру в человечество, а также во многие истины, которые подавляющему большинству современников казались непреложными. Одно лишь в этой жизни он знал совершенно точно: Михалыч — человек очень плохой. И страшный! Очень страшный…
     В минуты ностальгических экскурсов вспять реки времени Вячеслав Иванович заглядывал в пёстрый, как вся его жизнь, калейдоскоп истории своей души. К своему ужасу, всякий раз во время подобных возвращений он неизменно натыкался на фундаментально обосновавшуюся там мохнатую голограмму господина Тукаченко.
     Игорь Михайлович Тукаченко был человеком ужасным. И коварным! О-о, каким же коварным он был! Славик Сидоров знал это не понаслышке, на личном опыте знал, испытал всё сатанинское изуверство, на которое был способен Игорь Михайлович, на собственной шкуре! На собственной, так сказать, коже! Об этом непреложном, как смерть, факте в ужасе вопиял весь эпителий Вячеслава Ивановича, вопиял каждым своим рецептором, аксоном, альвеолой и ядром.
     Господин Сидоров теперь ненавидел один довольно заурядный глагол русского языка всем своим естеством. И это был глагол «хохотать».
     А дело было так…
                                                                           * * *
     Однажды Вячеслав Иванович Сидоров в компании с двоюродным братом этнографом Шарабановым и аспирантом Славиком Дымановым дней пять мрачно квасили у господина Сидорова на квартире. Вообще-то, действо было задумано как симпозиум. На третьи сутки беспробудного пьянства они уже начали прозревать своими феноменальными мозжищами бездну. Там на самом дне, теряющемся во мраке, копошились людишки, билось в истерике горемычное человечество, взывая о помощи и протягивая к Прометеям хилые рахитические ручонки.
     Чем дальше члены симпозиума углублялись в магический бутылочный лес, состоящий из граммов и литров принятого внутрь спиртного, тем яснее они видели проблемы, аспекты, дилеммы и парадоксы, поставленные самим временем. В конце концов, на повестке дня встал единственный вопрос: «Что нам делать с человечеством?»
Хозяин «нехорошей квартиры» не мог поверить своему счастью: «И меня, ничего не значащего торговца рыбой, допустили на таинство, где ставятся такие вопросы, та-аки-и-е! «Человечество!» «Что с ним делать?!» Это ж надо! У-ух!!!
     По мере того, как сумеречный лес алкогольного опьянения становился всё гуще и первозданнее, вопрос вопросов звучал всё актуальнее. Положение, к тому же, усугублялось ещё и тем простым фактом, что лишь они одни знали, как спасти бедное человечество, прозябающее во мраке неведения о своих тюркских истоках, о своём великом предназначении.
     Оба Славика, Дыманов и Сидоров, в недавнем прошлом славные советские парни, не так давно осознали себя… пантюркистами, неожиданно отыскав в себе тюркское начало. Это прозрение стало результатом просветительской работы Андрея Васильевича Шарабанова…
     Вячеслав Яковлевич Дыманов, будучи наполовину гагаузом, а значит тюрком, лёгким движением руки был превращён в… Салавата Якуповича. Сам же отец-основатель, в миру Андрей Васильевич, принял имя Идрис Басимович.
     Сложнее дело обстояло с хозяином квартиры. Славик Сидоров был «младшеньким», так как не обладал ни одним маломальским признаком принадлежности к заветному этносу. Это был вихрастый, высокий и статный молодой человек, наделённый внешностью не то Есенина, не то Гагарина. От него за версту веяло славянством, кулачными боями где-то в русской глубинке, песнями под гармонь, купеческим ухарством и подвигом веры в православном монастыре Среднерусской возвышенности.
     Он имел за плечами только девять классов общеобразовательной школы и по причине невежественности и малой своей образованности легко подпал под влияние пантюркистских идей. Но как ни тщился он отыскать хотя бы отголоски скрытых во мраке истории славных тюркских предков, у него ничего не получалось. Этот прискорбный факт стал причиной частых приступов мрачной депрессии, в которую стал впадать Вячеслав Иванович.
     Шарабанов не очень верил в профпригодность своего двоюродного брата в деле спасения рода человеческого, поэтому высокомерно называл его обидной кличкой «Брателла», в которой не было абсолютно ничего тюркского, а тем более героического. По этой банальной причине неофиту надлежало лично, самому исправить ситуацию, и полное отсутствие у себя тюркского фенотипа господин Сидоров решил компенсировать солидно звучащим, не в пример «старшеньким», именем...
     Собственно, сам симпозиум помимо выработки путей спасения гибнущих собратьев по разуму, приурочен был ещё и знаменательному событию в жизни пантюркистской ячейки города — обретению имени её новым членом, резко увеличившим численный состав первички и ставшим уже третьим. А готовиться к мероприятию Вячеслав Иоаннович начал сразу же после получения высочайшего позволения Идриса на посвящение, когда тот коротко бросил: «Ищи имя! С тебя — поляна!» Оставалось только поименовать себя, да так, чтоб — о-го-го!!!
     Но сделать выбор оказалось ох как непросто…
     Но нет худа без добра: на тернистом пути подбора имени «на века» Вячеслав Иванович Сидоров одержал величайшую в своей жизни победу. Первую. То была особенно ценная победа, так как верх он одержал над самим собой. Однажды Славик наткнулся в каком-то детском изложении мировой истории на имена Артаксеркс, Навуходоносор и Сеннахериб и страстно полюбил их… И лишь чувство пантюркистского долга, призвавшее «Сеннахериба Ивановича» оставаться последовательным. Ценой невероятных усилий он отказался-таки от уже любимых и таких звучных имён...
     После недельного сидения в библиотеке («Для себя ведь стараюсь!»), он нашёл-таки себе имя! Отныне Вячеславу Ивановичу предстояло стать спасителем человечества как «Хайрулла Сагындыкович»…
     Господин Сидоров слыл максималистом, поэтому и нацелен был на максимум: если и оставлять в жизни след — так уж такой следище, чтоб на века! Он теперь твёрдо знал, что имя его будут боготворить потомки, поэтому-то оно, имя, должно быть компактным и/или благозвучным. «И такое, чтоб без отчества и фамилии! Как, например, у неверных Гомер, Платон… Или вот наш Авиценна… Но, может, пусть так и остаётся: «Брателла»? Гм, звучит неплохо: «Как сказал Брателла, великий пророк Учения нашего…»
     Наутро шестого дня, проснувшись с жуткого похмелья, пантюркисты «стукнули по карманам — не звенит!» Самое страшное заключалось в том, что денег не было в самый ответственный момент: у всех горели трубы… Заговорщики стали ломать трещавшие головы: «Где бы взять средства на опохмел?!»
     Головы они ломали до обеда, но ничего путного в затуманенное парами алкоголя коллективное сознание не приходило. Бутылки сдавать им почему-то претило, — пантюркисты же, как-никак! Но возглас или, скорее, стон, вырвавшийся из груди Просто Славика и сопровождавшийся словами «вот бы бутылочку пива, пусть даже безалкогольного!» вызвал целую бурю негативных эмоций старших товарищей по партии. Хайрулла смалодушничал и, поняв это, похолодел: его высказывание, тут же признанное идеологами недостойным и порочащим высокое звание неофита, не могло остаться безнаказанным.
     Все собравшиеся на симпозиум были радикалами, поэтому столь низкое поведение «младшенького» было единодушно осуждено соратниками и отвергнуто с величайшим презрением:
     — Ишь, чего вздумал: безалкогольного! Нет, чтобы вожделеть утолить жажду по-нашему, по-прометейски!
     Оба «старшеньких» стали подыскивать изощрённое и справедливое наказание для вероотступника. Осталось только напрячь фантазию и вынести вердикт в соответствие с моральным кодексом строителя пантюркизма и тяжестью совершённого еретиком преступного деяния. Но вот один из них вдруг вспомнил нечто — и это было просто гениальное решение, достойное исполинов.
     Тут же был проведён молниеносный мини-меджлис пантюркистов Одессы. Помимо существенных признаков, присущих меджлису, сход обитателей квартиры на Слободке, измученных головной болью, тремором во всём теле, испепеляющей сухостью во рту и безалкогольем, своей стремительностью, радикальностью и судьбоносностью принятых решений напоминал также великий хурал, лойя-джиргу и народное вече.
     Просветители и Прометеи вспомнили вдруг, что священник Игорь Михайлович Тукаченко, будучи человеком более чем нетрадиционной сексуальной ориентации, весьма и весьма неровно дышит к Вячеславу Иоанновичу: то призывно улыбнётся, адресуясь исключительно к Сидорову, когда они сидят в общей компании; то, когда тот привстанет по какой-то надобности, как бы в шутку подложит руку под самое основание Славика, под самые что ни на есть филейные места. То предложит выпить на брудершафт, и затем очень обижается, когда Сидоров и не замечает, что отец Игорь снял очки и уже подставил уста под «дружеский» поцелуй с вытянутыми трубочкой губами…
     Вспомнив всё это, «старшенькие», ничтоже сумняшеся, решили кое-что предложить отцу Игорю. За умеренную плату…
     Заседание «мини-меджлиса» длилось очень недолго, решение было принято. Против решения идеологов голосовал лишь сам Вячеслав Иоаннович: он почему-то почёл изуверством то решение, с помощью которого пророки надумали разрешить мучавшую их с самого рассвета философическую дилемму «пить или не пить».
     Салават Якупович, он же Вячеслав Яковлевич, и Идрис Басимович, он же Андрей Васильевич, в качестве возмездия за отступление от героического пантюркистского начала решили о. Игорю продать… Брателлу. И не просто продать, а продать… в сексуальное рабство… Возмущённого же соратника они грубо прервали: «Это не продажа! Это временное пользование, аренда. Или прокат…»
     Такое оправдание несколько успокоило Хайруллу. А зря! Ой, как зря!
     Сказано — сделано…

                               п р о д о л ж е н и е      с л е д у е т

Олег Зиньковский

Читать полностью: http://h.ua/story/77424/#ixzz4DhtLBnrn