Ц А Х

Это произошло в самом конце перестройки в Одессе. Аркадий Львович Цах служил тогда в союзном министерстве водного транспорта. И вот однажды он был командирован в столицу Чёрного моря инспектировать Черноморское морское пароходство (ЧМП). Процедура была длительной и рутинной. Увы, итог мероприятия также был рутинным, повторявшимся лишь с небольшими вариациями от ревизии к ревизии: по завершении проверки благодарные подчинённые устраивали по этому поводу колоссальный банкет…
За свою долгую ревизорскую жизнь товарищ Цах повидал бессчётное множество подобных мероприятий в жанре «банкет по поводу завершения ревизии», пред его глазами прошли весёлые и разухабистые пиры горой, грандиозные застолья, удалые пиршества, «поляны» и сабантуи. На шестом десятке своей монотонной жизни товарищ Цах пришёл к печальному и совершенно «оригинальному» выводу: «Нет ничего нового под солнцем, в конечном итоге все подобные мероприятия походят друг на друга, как остатки спиртного на доньях постбанкетных стаканов, как эмоции следующим утром, вызванные раскалывающейся от боли головой».
Но на этот раз — увы! увы! — всё было по-другому. На этот раз всё было совершенно по-другому… А всё — почему? Да потому, что Аркадий Львович Цах был одет в малиновый пиджак, белую сорочку и бутылочного цвета, похожие на галифе, брюки. «Подумаешь! — скажет проницательный читатель. — Я вот — лично я, собственной персоной, так сказать, — тоже так же бывал одет, и не раз, да и не просто «так же», а тютелька в тютельку так же!» Что возразить на такое глубокомысленное замечание уважаемого читателя, к тому же проницательного? Да то, что в жизни Цаха это незамысловатое обстоятельство оказалось роковым… А дело было так…
«Роковое обстоятельство» выражалось в следующем факте: абсолютно все официанты злополучного заведения общепита, в котором суждено было реализоваться горячей благодарности дружного транспортного коллектива, были одеты… в малиновые пиджаки, белоснежные рубашки и бутылочного цвета, похожие на галифе, брюки: в то время, на финишной прямой советского государства, в моду входил так называемый фирменный стиль… Сначала всё шло обычно-замечательно, в том числе и для столичного гостя: он даже не замечал прискорбного совпадения. Но так было только на первых порах. Уже достаточно скоро после начала застолья Цах отправился по весьма неотложным делам: возраст, знаете ли… Странности, тут же приключившейся с ним, он, увы, не придал никакого значения: мало ли что может померещиться пьяным провинциалам. А зря, ой как зря…
Неспешно оторвав от стула свой по-швейцарски массивный зад, Аркадий Львович так же неспешно, как и подобает высокому сановнику, тяжело шагая железной поступью, стал методично продвигаться к заветной цели. Вдруг, минуя очередной столик, справа от себя он услышал свистящий и как бы пузырящийся звук «Пс-с-с-с-с!!!» и краем глаза уловил некий приглашающий жест, сопровождавшийся щелчком пальцев. «Ага, уже нажрались и теперь официанта зовут, чтоб добавить… — проницательно заключил Цах, попутно поражаясь собственным глубокомыслию и прозорливости. И, осмелев от обнаружения у самоё себя столь ярко выраженных талантов, он, млея и растягивая удовольствие от сеанса дедукции, продолжил: — А официант уже где-то рядом… А то, когда надо, их днём с огнём не сыщешь. Появился, видать, такой «любезный» поблизости, вот публика и пользуется оказией… С ними, с официантами, нужно бы построже, а то совсем обнаглели… от рук отбились… ещё хуже, чем у нас в Москве… такие уже жучары… никакой управы на них нет… так и шастают, так и шастают… неизвестно где… та-а-ак… …да, собственно: а был ли мальчик… тьфу ты… официант — был?.. или не был… он?.. прав ли я?..»
И Аркадий Львович неспешно повернулся в сторону омерзительного шипения. Лучше бы он этого не делал… Никакого официанта рядом не было и в помине. «Успел-таки смыться… — догадался Цах, — ну же и прохвост… шустрый, как веник… а что этот толстый тип подмигивает… и кому… неужто мне… с какой это стати… совсем оборзели… надо бы власть употребить… щас… вернусь — и сразу употреблю…»
Облегчившись, Аркадий Львович налегке, почти счастливый, возвращался обратно и поэтому был склонен простить всё зло мира, включая «это подмигивающее животное». Он даже, собрав воедино всю волю, какая у него на тот момент была, простил недвусмысленный хлопок. «Да, хлопок!» — убеждал себя ревизор, боясь озвучить мысль, согласно которой это был вовсе и не хлопок, а… поглаживание… Более того, он отчётливо почувствовал, как чья-то наглая рука судорожно сжала его правую ягодицу и… подёргала… Будто с того света Цах услышал голос, произнесший… Нет, такой голос по определению не мог ничего произносить, его обладатель брызнул в ошалевшего ревизора тонкой струйкой звуков, сложившихся в фантастическую фразу, выведенную, казалось, пером самописца, настолько голос автора запредельной высказывания был по-девичьи высок. Девичий фальцет незнакомца, вызвавший по-некрасовски яркие ассоциации со свадебными хороводами, пропел-пропищал:
— Давай, дружочек, давай! Одна ножка здесь, другая ножка — там! И тогда мы с тобой!.. Како-ой бутуз! У-ух!!!
В общем и целом человек мужественный, сегодня товарищ Цах смалодушничал: «Да ведь это ж ресторан!.. Какие здесь могут быть дети?!! И, главное, — где они? Потому как «бутуз» означает «маленький мальчик», «младенец»… А кто ж с младенцами в ресторан ходит? Понятно, никто… Значит, ошибочка вышла, нет здесь никакого бутуза в помине и быть не может»…
Аркадий Львович беззастенчиво лгал самому себе самым бесстыдным образом: он уже давно понял, что обращение «бутуз», да ещё и снабжённое таким мощным психологическим якорем, как щипок, адресовано не кому иному, как ему… Он просто отказывался в это верить, и отказывался по нескольким причинам: 1) грозный столичный ревизор, при упоминании одного лишь имени которого проверяемых била дрожь (как мелкая, так и крупная) не в состоянии был представить в отношении самоё себя такого панибратства со стороны кого бы то ни было — это было просто невозможно. («Если только не представить, что я ревизую сумасшедший дом, отделение интенсивной терапии», — не преминул он мрачно пошутить.); 2) последний раз его называли ласковым именем «бутуз» ровно 54 года назад…
Невероятный пассаж поначалу привёл Аркадия Львовича в состояние бешенства, но неимоверным усилием воли он стряхнул с себя фантастическое наваждение. «Никак полнолуние нынче! — решил ревизор. — А может, сегодня пятница, 13-е? Нет, не помню... А может, здесь какая геопатогенная зона? Я слышал, в Одессе какие-то подземные пустоты имеются... Хотя, скорее всего, всё вместе: и новолуние, и пятница, и тринадцатое, ну и, конечно, зона... Иначе как объяснить, что все просто взбесились... Да где ж это видано, чтобы столичного ревизора щипали, — да за какое место, подумать стыдно, а тем более рассказать... Да ведь не поверит никто... Срам, да и только... А может... Ага-а, то-очно: дак в этом городе наркоманов много... А почему пьют? Да притворяются... Это ж наркоманий притон... Растерзают... Надо бы ноги уносить...»
И тут как бы в подтверждение своих драматических прозрений Аркадий Львович услышал из-за соседнего столика:
— Кто накуренный?!! Кто накуренный?!! А ты тогда — уколотый!!!
«Матерь Божья, куда я попал?..»
Но приступ страха, гнева и замешательства тут же прошел: ревизору не хотелось связываться с «этой пьянью»… «К тому же в желудке освободилось столько места, а ведь природа не терпит пустоты, — шаловливо-кокетливо завершил Цах, добродушно поругивая собственную обожаемую персону, — надо бы немедленно заполнить этот вакуум…»
А спустя часа два, когда подвыпившая публика уже начала забывать, по какой причине собралась, Аркадий Львович предпринял новую попытку совершить поход туда, куда не зарастёт народная тропа, — «излить душу», больно уж «наболело» за пару часов. Но в этот раз несмелая и достаточно ординарная попытка совслужащего Цаха закончилась полным фиаско. Не успел грозный ревизор миновать несколько столиков, как за очередным какой-то пьяный наглец, лицом походивший на Савелия Крамарова, схватил Аркадия Львовича за рукав и молвил:
— Слышь, хлопец! Ещё бутылку принеси! Только быстро!
— ??????!!!!!!! — Цах поперхнулся и стал хватать ртом воздух.
— Давай, давай! Одна нога здесь, др…
Цах, не дослушав, и в самом деле очень быстро ретировался, задыхаясь от неожиданной и бессильной ярости, абсолютно не понимая, что же на самом деле происходит.
Аркадий Львович вернулся за свой столик (по мнению соседей, слишком быстро: «Ну, мало ли…») и долго сидел молча, осмысливая фантастическое событие, пытаясь хоть как-то его истолковать. Менее чем через полчаса его вновь повлекли в путь властные позывы — позывы совершить естественные отправления организма… На этот раз столичному ревизору повезло больше — во второй свой вояж он сумел миновать гораздо больше столиков, чем в первый, да это и понятно: теперь Цах на подсознательном уровне старался быть незаметнее и передвигался как бы перебежками. Но даже такой «партизанский» рейд, увы, не достиг цели: буквально у финиша некая цепкая рука мощно сжала запястье Аркадия Львовича, и чей-то потусторонний голос с каким-то замогильным скрипом произнёс (при этом на Цаха повеяло холодом преисподней):
— Братан, зубочистки принеси!.. Ну ты чё, братан, не понял?
Но безвестный оратор тут же был перебит кем-то не менее страшным:
— Челове-ек! А, человек! У тебя девки есть? Ну, такие, чтоб не подвели?.. А ну, подать их сюда — всех! Я угощаю!!!
Цах не успел даже рассмотреть лиц своих обидчиков, и они, лица эти, слились в какое-то огромное бледно-жёлтое пятно. В неистовстве он почти закричал:
— Уберите руки! Руки, я сказал!!! Я вам никакой не хлопец! Я — Цах!!!
Увы, лишь спустя несколько мгновений Аркадий Львович осознал, насколько ему не повезло: теперь его оппонентами были водители и охранники ревизуемого предприятия, публика абсолютно неразборчивая в вопросах морали и этики и не имевшая ни малейшего представления о статусе грозного столичного ревизора. К тому же «сидельцы» за этим столиком оказались не очень впечатлительными, поэтому на искреннее заявление ревизора «Я Цах, а не хвост собачий», пьяные мужики, перебивая друг друга, стали допытываться (они и представить себе не могли, что бывают люди с такой «невероятной» фамилией, как «Цах»):
— Ца-а-ах, говоришь? Не верю! — изображая Станиславского и кривляясь, произнёс самый вредный, доходяга с мелким наркоманьим личиком, похожим на лисью мордочку. — А может, ты Чух? Или Пых? А может, ты Чук там или Гек? Давай, Чух-Пых, не прикалывайся и не выпендривайся, а лучше водки принеси и девок давай!.. А то… А то на чай не получишь…
Кровь ударила Цаху в голову, и он яростно зашептал (у него просто пересохло во рту), всякий раз норовя сорваться на фальцет:
— Я тебе не хлопец!!! И не братан! А тем более не человек!!!
Над столиком вдруг повисла звенящая тишина, так как абсолютно все «высокие договаривающиеся стороны» стали напряжённо обдумывать прозвучавшую вдруг фантастическую фразу. Уловив некий внутренний дискомфорт, Цах стал анализировать последнюю часть своего дидактического высказывания: «Это ж надо так нажраться, чтобы человеческий облик потерять, да ещё и публично отречься от него», — пронеслось в его затуманенном мозгу, и он вдруг отметил, что пьяные оппоненты изумлённо реагируют на последнее его заявление, и что у них от страха округлились глаза и волосы встали дыбом.
— Не челове-е-ек? — сдавленно прохрипел один из оцепенелых обидчиков.
Второй же еле слышно прошептал:
— А если не человек — тогда кто же ты?.. А-а-а! Чур меня, чур! Свят-свят-свят! — он медленно сполз под стол, пытаясь укрыться от упыря, вурдалака и вампира в одном лице.
Цахом вдруг овладела невиданная апатия, он махнул рукой и медленно направился к своему столику, еле сдерживаясь, чтобы не броситься бегом к туалету…
Вскоре Цаху стало почему-то очень грустно, ему остро захотелось домой. Напившись в стельку, он твёрдо решил оставить больно уж гостеприимный город. Вмешался местный босс, урезонил отбившихся от рук подчинённых, и те тут же наперебой кинулись заказывать гостю билет на самолёт: уж очень им хотелось загладить свой проступок. Но вот незадача: на «том конце» их слушала собеседница, не отличавшаяся особым умом и сообразительностью, для которой фамилия «Цах», произносимая заплетающимися языками, была просто невероятной, поэтому в её интерпретации имя ревизора всякий раз принимало самые фантастические варианты.
Но и заказчики оказались не лыком шиты и тут же прибегли к универсальному способу передавать звучание какого-либо «трудного» имени при помощи других имён собственных. Даже когда эти опытные и бывалые люди столкнулись с технической трудностью — подобрать русское имя на «Ц», — то и её они обошли изящно и элегантно. Вместо собственного имени они использовали название птицы: «цапля»!
Пребывая в состоянии эйфории от собственной находчивости, радостные клерки ЧМП сообщили бестолковой сотруднице Аэрофлота, что фамилию завтрашнего пассажира следует писать в строжайшем соответствии с именами «Цапля — Афанасий — Харитон».
…Когда на следующее утро товарищ Цах А.Л. с раскалывающейся после вчерашнего головой прибыл в аэропорт, ему вручили проездные документы, в которых, к его глубочайшему изумлению, чёрным по белому значилось, что гражданина, вылетающего по сему билету, зовут… ЦАПЛЯ АФАНАСИЙ ХАРИТОН…
Несчастный ревизор вынужден был вылететь лишь через три часа следующим рейсом, но зато уже под своим подлинным именем… Всё время вынужденного ожидания он употребил на то, чтобы отвести душу, мысленно (и не только) посылая своих недотёп-подчинённых в хорошо известном каждому русскому направлении. Заодно он рекомендовал отправиться туда же всем соседям, друзьям, родственникам и почему-то одноклассникам своих обидчиков…

Олег Зиньковский