МАШЕНЬКА И САВРАСКА ч. 8

из не вошедшего в "Исступление Хроники вербовки"
                                                          п р о д о л ж е н и е

      …Открываю калитку — а там они. Кто, кто — бедуинцы, нафиг, кто! Не зли меня, а то… — сознание пророка, пребывавшее в пограничном состоянии, вдруг… раздвоилось. — Ты меня знаешь, у меня разговор короткий! — внутренний диалог в сознании продавца рыбы накалился добела и уже грозил перерасти в конфликт. — Открываю я, значит, калитку — а там они... Трое… бедуинцы… А мне-то что — я у себя в районе, пусть и трое. Все трое на конях, и так и говорят: «Привет тебе, о Брателла! А мы тебя уважаем! Мы увидели твою звезду, которая вспыхнула над одним из районов Одессы — Мол-дав-ка, кажется?
      — Молдаванка, — строго поправлю я.
      — Нас народ послал… Вот тебе смирна, вот ладан, а вот злато. Распишись, пожалуйста, в получении!
      Ну, про золото я скажу, что не было… А ладан и смирну отдам Идрису… Конопуху, если будет, себе оставлю — ка-а-айф… Как по-какому говорят? Конечно, по-нашему, я ж по-ихнему не понимаю, хотя щас такой расклад, что придётся учить — международный уровень осваивать. Вот когда наш мировой порядок установим, все начнут говорить по-нашему…
      — О Брателла! — скажут они. — Даже у себя в своей бедуинской пустыне мы слышали о твоей мудрости… Вот, пришли посоветоваться…
      «Если честно, то по мудрости у нас больше Идрис, а я больше по му…жест…ву… и… по… под…ви…гам… вот… как… сей…час… — мысли вновь стали поступать в сознание пророка порциями, разбитые на части мощными посылами любви от бородатого терминатора, удвоившего усилия и плавно переходившего из режима «Light» в режим «Turbo». — Хотя по мудрости тоже могу! Ведь мог же я этого голубого попа просто задушить, а я — во́́т он какой: и испытание пройду, и денег заработаю! Не заработаю, а… дань получу… Идрис это называет «ясак». Э…то… муд…ро… сог…ла…сись!..
«Андрюха ханом всего мира станет, – продолжал размышлять «о приятном» Брателла, а я — его замом… А лучше — наоборот… Мне квартиру дадут… со всеми удобствиями… Двухкомнатную! А может даже — трёхкомнатную!..
      А ещё я по юмору могу! Помнишь, как в пятом классе я на училке платье поджёг и как по!-том! все! хо! хо! хо! хо! хо! та! ли!» (хохотали) — это отец Игорь из режима «Turbo» резко перешёл в режим«Turbo-plus». — Все!!! Так!!! Хо!!!-хо!!!-хо!!!-хо!!!-хо!!!-та!!!-ли!!! (хохотали) Хо!!! Хо!!! ХО!!! ХО!!! ХО!!! ХО!!! ХО!!!!! ХО!!!!!!!!!»
Какие-то необычные звуки вдруг прорвались сквозь уста пророка, сжатые изо всех сил. Теперь Славик Сидоров, а по-новому Хайрулла Сагындыкович, возненавидел простой глагол «хохотать» всеми фибрами своей простецкой души и всю оставшуюся жизнь избегал употреблять его в своей речи, старательно тщась заменить его синонимами, хотя, впрочем, безуспешно…
      Ой, не зря терминатор Михалыч слыл неувядающим жизнелюбом: услышав прысканье любимого, он истолковал его по-своему, и тут же удвоил интенсивность своих «страшных движений».
      Несчастный Сидоров как-то мимо воли отметил, что окружающая реальность, принявшая вид замызганной коммунальной кухни, вдруг вместе с ним начала по слогам, каким-то безумным речитативом проговаривать это самое словцо, которое означало… «А, впрочем, какая разница?» Вся кухня, до последнего стула-инвалида, до треснувшей немытой чашки в раковине, неожиданно начала скандировать по слогам: «Э-фен-дим! Э-фен-дим!»
Душа Хайруллы вдруг начала парить и возноситься в растлевающую высь, как когда-то пантюркистский герой Икар Дедал-оглы, первый в истории человечества лётчик. Брателла даже почувствовал, как покачивается на волнах потоков восходящего воздуха.
      «Э! Фен! Дим! Э! Фен! Дим!» Это ритмично задвигалась, закачалась кухня, а мгновение спустя Хайрулла краешком сознания уловил мысль: это он сам ритмично раскачивается в такт мощных любовных манипуляций, исходящих от любвеобильного философа. «Э-фен-дим! Э-фен-дим!» Несчастный Хайрулла ностальгически вспомнил вдруг те почти счастливые времена, когда он был простым славянским парнем Славиком Сидоровым…
      При этом он по участившемуся ритму посылов от волосатого палача и увеличившейся амплитуде собственных раскачиваний горестно отметил, что в отца Игоря вселился какой-то невиданный оптимизм. И лишь зажатая в потном от отвращения кулаке купюра достоинством в десять долларов предотвратила нещадное избиение голубого идеолога Брателлой, уже всеми фибрами души жаждавшего нанести батюшке оскорбление действием.
Брателла работал на рынке, и свою способность жульничать, обвешивать и обманывать довёл до автоматизма, поэтому тут же поймал себя на мысли: «Вот бы обвесить этого монстра». Но, к великому огорчению, апостол вдруг отметил, что и обвесить-то не получится, так как… весы напрочь отсутствуют. «Тогда что же здесь происходит: я товар отпускаю или услугу оказываю? Если услугу — то остаётся лишь саботировать. Это же надо: за такие муки — и десять баксов!»
      И тут, дабы поднять собственный совсем уж было упавший дух, Брателла решил извлечь из рукава свой самый заветный козырь, самое любимое своё детище… Однажды, уже когда Сидоров стал тюрком, он впервые услышал слово, которое не могло оставить его равнодушным. В нём слышалась какая-то мелодика, какая-то неведомая сила и мощь, нездешняя отвага и героизм, удаль молодецкая, замешанная на крутом мистицизме. От звукового комплекса исходила такая бешеная энергия, такой мощный магнетизм, импульс и призыв к подвигу, что Брателла воспылал к сей лексической единице почти интимным чувством. Этим словом было слово «буераки».
      Услышав его однажды, Брателла уже не мог оторваться, навсегда пленённый его величием, которое, как он интуитивно ощущал, — от создания мира. Он вслушивался в это периферийное словцо, самолично озвученное им не раз и не два, и ему виделись какие-то былинные существа из «нашего эпоса», какие-то вурдалаки, и вурдалаки эти были отчего-то невероятно буйными: «Бу-е-ра-ки! Бу-е-ра-ки! Буйные, как вурдалаки! Что может быть ужаснее и величественнее?! В этом они подобны предкам!»
      Брателла не был знаком с вурдалаками лично, как Идрис, но последний говорил, что «вурдалаки — это очень серьёзно». А Идрис в этом знает толк. Ну, ещё бы: он с великанами водку пил? Пил! С джиннами в сауну ходил? Ходил! Правда, когда Андрюха рассказывал о своих подвигах, мы тогда здорово обкурились… Так вот: вурдалаки — это очень серьёзно. И буераки — тоже… Как предки…»
      «Нет! Это и есть праотцы!» — поправился Сидоров. Он долго ломал голову над тем, какой сакральный смысл сокрыт в этом слове, и им было выдвинуто сразу несколько гипотез. Он даже собирался написать статью «К вопросу о буераках». Вячеслав Иванович нутром чуял, что наткнулся на нечто феноменальное, и в раскрытии великой тайны буераков он усматривал теперь всё своё будущее. Более того, он знал: разгадает эту этнокультурную тайну — сможет в пантюркистской иерархии встать в один ряд с самим с Идрисом, а то и выше!
      Рабочая гипотеза, к которой первоначально склонялся Хайрулла, предполагала, что «буераки» — это древнее пантюркистское племя, наводившее ужас на врагов своей изощрённой, хотя и справедливой, жестокостью. Эту версию Брателла уже было почти завершил, превратив в стройную логическую систему, не хватало лишь небольшого штриха, изюминки, которая превращает изделие рук человеческих в шедевр. И вот теперь он возблагодарил небо, весь пантеон «древних наших божеств»! Только что, вот прямо сейчас, его пронзила догадка, а интуиция бесстрастно подтвердила: «Эврика! Это открытие!»
      Он вдруг понял, что «буераки» — это никакое не племя, нет! Буераки — это высшая каста в среде древних пантюркистов! «Каста палачей! И назывались они несколько по-другому! — чуть было снова не рассмеялся Брателла, но, наученный горьким опытом, сдержался. — Палачи-буераки казнили своих врагов очень необычным способом, а им, врагам, потом было очень стыдно. Настолько стыдно, что даже наименование своих истязателей они переиначили. «И я теперь знаю, какая буква в этом слове была первой» — догадался Хайрулла, розовея от удовольствия.
      «Принадлежать к цеху инквизиторов, к буеракам — великая честь! Только что и я приобщился к высшему сословию, совершив такую же казнь, какую совершали достославные наши предки. Я — буерак! А всё-таки: недурственное это занятие — казнить…»
      Совершив молниеносный экскурс в собственную историю, Сидоров вдруг обнаружил факты, во множестве разбросанные по его личной биографии, подтверждавшие, что Брателла — потомственный буерак: склонность карать и казнить в нём была заложена генетически, «вернее, гено-типически» — криво и как-то заговорщицки ухмыльнулся Хайрулла. Начиная с лет эдак двенадцати ему постоянно хотелось наказывать, карать, казнить, и желание возмездия многократно усиливалось с наступлением весны. «Это ли не доказательство того, что я — потомственный буерак! Это — генетическая память». Правда тогда по заблуждению, жажда казни всегда концентрировалась лишь на женщинах…
      «Теперь надо научиться бесшумно подкрадываться к врагу… Сзади… Как сказал пророк:
                                                 Буйрак подкрался незаметно,
                                                 Лишь наклонился оппонент!
     Жаль, Машка не видит меня сейчас во всей моей славе, во всём величии, так сказать, при исполнении палаческих обязанностей…
А вообще-то, надо как-то вопрос Идриса решать… Он же ж скоро снова пошлёт меня денег зарабатывать, откарать кого-нибудь… Ну, а может самого Идриса казнить?.. Нет! На брата у меня рука не подымется! Не рука, а… Ну, короче, ты понял!..

                                                п р о д о л ж е н и е     с л е д у е т