У Р О К Р И С О В А Н И Я

– Ну па-а-апа…
   Я только успел подумать: «Ну, вылитый Мишка!» А также успела промелькнуть мысль, что внешне ребёнок, конечно же, нисколечко не похож на Мишку, потому что тот был, во-первых, взрослым, а во-вторых, он был казахом и на самом деле звался Мукым. Просто тогда в Советской армии, изъяснявшейся со своими адептами на языке Ленина-Брежнева, «инородцы-нацмены» изъяснялись на этом же языке, а казахи, таджики, узбеки и «прочие шведы» свои имена переиначивали на русский манер. Вот Мукым и превратился в Мишку, его соплеменник Жалол – в Жору, а Кайрула – в Колю…
   Сегодняшним же морозным январским одесско-трамвайным утром капризы ребёнка вызвали к жизни образ Мишки-Мукыма по другой причине. Мальчик полулежал на руках у безучастно уставившегося в никуда молодого отца, который, судя по отрешённому взгляду, утопал нынче в «дальнем дорогом». Выражение безнадёги, воцарившееся на лице папаши этим похмельным утром, красноречиво свидетельствовало, что ему грезились видения, совершенно бесперспективные в плане их реализации – как в ближайшем, так и в отдалённом будущем.
   А мальчик знай себе наносил мазки вкупе со штрихами на покрытое мехом изморози окно трамвая и тут же отстранялся, дабы охватить целиком всю картину, выходящую из-под его гениального пальчика. «Как Мишка!» – снова пронеслось в сознании. Мукым Таджибаев под конец своей доблестной службы «в рядах» взял дембельский аккорд, который состоял в том, что он за определённый срок должен был покрасить 10 ворот в автомобильных боксах автопарка нашей в/ч.
   Так же, как спустя десятилетия безымянный мальчик в одесском трамвае, Муким-Миша на рязанщине подошёл к выполнению своей задачи по-философски и творчески. Он явно эстетствовал, предвкушая скорую отправку домой. Подходя к огромной створке ворот, Муким кистью наносил мазок и тут же делал несколько шагов назад, дабы полюбоваться эстетическими изменениями, внесёнными в объект воздействия: мазок – отход – любование – снова мазок. Что видел он там, на этом однородном свекольного цвета фоне – одному аллаху известно, но в срок он так и не вложился: эстетизм подвёл.
   Сегодняшний мальчик также вёл себя подобным образом: приникал к окну, наносил штрих, отстранялся – и… Казалось, он концептуально осмысливал изменения. Папаша сидел, держа наследника на руках, а последний неустанно чертил какие-то известные ему одному письмена, «черты и резы», знаки и фигурки. Папа, пребывавший в полузабытьи – то ли из-за затянувшихся праздников, то ли из-за нахлынувших воспоминаний, то ли из-за похмелья, периодически делал сынишке замечания: одно, затем ещё одно. Потом ещё…
   Сынок всё не унимался, и замечания более опытного родича не имели никакого эффекта: сын был подлинным художником и вовсю стремился воспользоваться оказией иметь под рукой такой замечательный холст. Энтузиазм юного Репина многократно усиливался фактом наличия целого сонма зрителей, ценителей его нарождающегося таланта. «Поклонники», не намного моложе родителя дарования, решив продемонстрировать окружающим свои недюжинные способности по части юмора, а заодно и собственную эрудицию, стали нахваливать-подзадоривать мальчика:
   – Смотри, Пеца, смотри, классно рисует, а? Ну, чисто Айвазовский!
   – Не Айвазовский, а Склифасовский! – строго поправил друга такой же подвыпивший субъект в дедморозовской бороде, чёрной дублёнке и фуражке.
   Увы, спору двух подгулявших субъектов так и не суждено было перерасти в плоскость научной дискуссии: папаша не выдержал и ударил непослушное чадо по ручонкам, одёргивая его.
   — Прекрати сейчас же! Ну, сколько раз тебе говорить, чтоб ты не рисовал больше на окнах?!!
   Чадо почувствовало себя нешуточно оскорблённым в своих самых искренних и положительных чувствах: «Я же людям радость дарю, а он… Э-эх!.. Ладно, ты сам этого хотел…»
   Он тут же «на автомате» выпалил:
   — А сколько раз тебе мама говорила, чтобы ты не писал в умывальник, а ты всё равно писаешь!!!
   Всю мировую скорбь, до сих пор безраздельно царившую на лице незадачливого родителя, после этой фразы как ветром сдуло, он даже не успел понять, что вся передняя платформа просто грохнула смехом, и папаша лишь краем сознания успел подумать, что смех этот может относиться к нему.
   К счастью, остановка не заставила себя ждать, и молодой человек, успев прихватить с собой отпрыска, ретировался. Усиленно расталкивая пассажиров злополучного для себя трамвая, на пути к двери он бормотал под нос некие фразы, обрывки которых вовсе не требовали недюжинной фантазии, чтобы догадаться: его наследника и продолжателя рода дома ждёт совершенно нелицеприятная и весьма интенсивная беседа, которая скорей всего будет проходить в одностороннем порядке…

        Олег Зиньковский